«Коммуникация – это фистинг». Рецензия на книгу Марии Вильковиской «Некоторые отрывочные сведения»

Отрывочные сведения мерцают, обещая целостную картину, и в этом подвох. Если смотреть на звёзды из космоса вдали от Земли, мы не увидим ни одного знакомого созвездия, но можем придумать новые, и это будет правдой. Точно так же и тексты в книге Марии Вильковиской: складывают разные истории и их отсутствие в зависимости от ракурса.

Человек мыслит отрывочными сведениями: одна идея исчезает, неоконченная, уступив другой, а затем в самый неподходящий момент выныривает, подтянув за собой третью, которую нарочно не придумаешь. Мария Вильковиская, уловив это, собрала книгу «Некоторые отрывочные сведения». Она состоит из четырёх разделов, в трёх из которых есть одноимённый текст-подсказка, а в одном – нет, однако ключ к нему, возможно, кроется в его связи с остальными. И есть ощущение, что в книге рассказывается единая история – не только потому, что многие стиховторения автобиографичны и соединены общей лирической героиней (кроме одного, написанного от мужского лица), но и потому, что темы, перетекая друг в друга, отражают путь и поиски.

Раздел первый

«Выходя» – второй текст в одноимённом первом разделе, так что эту часть можно с самого начала читать, ориентируясь на него. Стихотворение про состояние перехода из одного тела в другое, из прошлого года жизни в новый задаёт тон всем остальным. В текстах лирическая героиня перемещается из детского во взрослое, от привычной рутины в условия карантина, от патриархата к окрикам матери и фигуре умолчания отца. В текстах Вильковиской часто предпринимается попытка выйти куда-нибудь, но субъект застревает в процессе из-за страха покинуть комнату. В последней части книги окажется, что он транслируется в том от матери, которая неоднократно панически просит не выходить из дома, потому что снаружи – опасно. В этом же разделе замедляющую функцию несёт Бродский: «бросай курить свою шипку» отсылает к знаменитому «Не выходи из комнаты». Впрочем, если у классика герой курил шипку и не хотел покидать помещение, возможно, призыв бросить означает и призыв выйти из комнаты. В таком случае можно сказать, что лирическая героиня разрывается между порывами уйти и остаться.

Земную жизнь пройдя до половины, она оказалась в сумрачном лесу и пытается бороться со своими рысью, львом, волчицей, демонами, трансфобами... Хотя авторка признаётся, что ей уже почти сорок четыре, это не мешает ей вести себя в текстах как подросток: материться, «выёбываться на танцполе», эпатировать – и всё это в промежутках между так называемыми взрослыми проблемами, как клаустрафобия, молочница, сантехник. Это застревание позволяет менять состояния, перемещаться между ними, как между разными жизнями, только вот в голове от этого плодится хаос.

В текстах одновременно существует и разорванность, и слитность миров, которые существуют в голове одновременно. Это сквозит и в несогласованных словосочетаниях («тоскую об молодость»), и в игре со словами («бабаяго дкаопять», «спа-райи (рай мн. ч.)», «мама ма! матуся ма! муля ма!»), в существующих только в текстовом виде конструкциях, которые невозможно артикулировать при чтении вслух за один раз – требуется как минимум прочитать дважды, и всё равно без визуального подкрепления будет потеря части смысла («а сны и нервы? как их берегут? что принимают? кому вз(в)ывают?», «шлю т/с-ебе поцелуй»). Кроме того, в парадоксальности: лирическая героиня плюс человек в состоянии перехода – получается три человека, а троекратное повторение слова смерть воскрешает смерть. В этом разделе смакуется ощущение метаморфоз, поэтому слова часто меняются, переходят друг в друга, сливаются.

Эта часть заканчивается стихотворением, которое дало название всей книге: «Некоторые отрывочные сведения», и это действительно может показаться просто набором фактов и историй. Однако, если присмотреться, сделав шаг назад, фрагментарность выстраивается в полупрозрачную, просвчеивающую картину, в которой некоторые участки видно, а другие – нет. Попытка исследовать колониальность заканчивается предположением, что это свойство разумности. Однако сама структура текста предполагает, что, кроме существующих в поле зрения сведений, есть и другие, и как много их – неизвестно. Ни один разум не способен охватить всё и сразу, так что толку от этой разумности?

Раздел второй

Во втором разделе «Я веду переписку» фрагментарная лирическая героиня ищет себя в коммуникации, в одноимёном тексте (третьем) она участвует в переписке в разных ролях. Нам даются кусочки информации, из которых можно составить представление о говорящем, как о художнице, кураторке, поэтэссе, редакторке и ещё много о ком. Вместе с изучением общения происходит и исследование себя, но всё это как будто не даёт внятного ответа на вопрос: «Кто я?» Лирическая героиня – мерцающая, квирующуя, в коммуникации она способна сливаться с другими: «снова цитата я путаю где твои слова где мои». И в этой путанице отсутствует иерархия: неизвестно, чей голос звучит, кто кого заглушает, – в единении это неважно. Всё это химера: «химера искусства химера/солидарности химера смысла», существо со смешанными генами, состоящее из разных кусочков, ошмётков, как блюдо креольской кухни из всего, что «оказалось на грани вымирания в холодильнике». И важным оказывается «вычленить элемент больше всего высаживающий/десант злобы и раздражения». Ведь когда много разного слито в одно, очень трудно отследить корни своих чувств, а значит с ними труднее работать.

В конце подборки может показаться, что коммуникация заходит в тупик. В стихотворении «не нормализуй меня» «дверца восприятия закрывается», взаимодействие с внешним миром доходит до такой точки напряжения, что собеседник пытается собрать лирическую героиню в единый, привычный оптике собирающего образ, а фрагментарная авторка от этого отказывается. В последнем тексте возникает «творческая изоляция», и на первый взгляд может показаться отказом от коммуникации вовсе в пользу творческого тупика, однако, если приглядеться, это оказывается отказом от слова в пользу дела («просто беру и делаю просто беру и делаю»). Впрочем, возможно, слово и есть дело, ведь формально написать и произнести – это действие. Тогда появляется и тут же исчезает мнимая оппозиция между словом и делом. Получается, это одно и то же. Возможно, тупика не существует, и только мы его выдумали?

Раздел третий

«Что ты чувствуешь» – вопрос к самой себе, и в этом разделе нет одноимённого текста. Здесь лирическая героиня исследует себя после входа в иллюзорный тупик. Эта часть выглядит самой хаотичной, в ней многое намешано, и не всегда это прямой разговор о чувствах. Впрочем, если применять название как призму и рассматривать каждый текст как самоощущение автора, то на первый взгляд несвязанные вещи соединяются. В таком случае получается, что «птичка лапочка», которая «не пишет не пищит», – это и есть лирическая героиня, и она чувствует себя маленькой, беззащитной, жалостной, и февральский лишний день способен украсть «у птички глазик клювик и крыло» – способность видеть, говорить, двигаться.

Первый текст в разделе называется «Б(в)ыть Марией», и, в общем, героине и правда порой хочется выть, только не волком. Но иногда можно любоваться, «как она подворачивает ступню прислоняясь к плите», иногда – обниматься в клубах. Наверное, это спасает.

А в последнем тексте происходит аннигиляция «Я» для растворения в другом человеке. Вместо того чтобы собраться, лирическая героиня предпочитает разобраться до основания, возможно, ещё и потому, что настраиваться в этой жизни иногда приходится не по идеальному «эталонному ля», а по застрявшему между «ля» и «ля бемолем». Обманчивой целостности в итоге предпочитается хаос.

Раздел четвёртый

«Мама я в шапке» – часть про дела семейные. Героиня уже выбрала хаос, но ещё не примирилась с ним и новой собой, поэтому заново определяет своё место в семье, генеалогию, а также соотношение Я и Другого.

Несмотря на то что в названии заявлена мама, раздел начинается с текста про тётю-астронома, которая уже не раз проявлялась то там, то тут, как Ланиакея (Ланиакеюшка), созвездие Девы. Ей у Вильковиской посвящены самые тёплые и светлые строки, тётя недосягаемая и возвышенная, как космос. В то же время во всей книге с образом матери связаны более земные чувства, неоднозначные, надрывные, зачастую спаянные с травмами или комплексами («мам я в шапке», «Топор под кроватью матери» и «моя вагина мне не вагина»). Ещё в первой части говорится: «больше всего в последнее время боюсь что мама умрёт», а через несколько стихотворений упоминается «эдипально-электро-комплекс», когда лирическая героиня видит сны, в которых мать кладёт руку ей на лобок. Но это не воспринимается ею как табу, хотя в этом же тексте прописана тема неприятия своего тела, что может исходить как раз из родительских запретов. А в последней части появляется ещё и страх смерти отца в стихотворении «папа расправляет плечи». Через несколько страниц снова обрисовывается и комплекс Электры, обыгранный через торговый комплекс с таким названием и тему того, как отец вешал люстру, которая «похожа на огромную сиську». При этом одна грудь напоминает и символ фаллический, женское становится мужским в этом тексте, образ из психоанализа деконструируется, хаоса становится всё больше.

Однако выписывание травм и комплексов – это далеко не всё, что есть в разделе. Здесь автор возвращается ко всем темам, которые заявляла ранее: через текст строится новая коммуникация с семьёй, семья состоит из таких же отрывочных сведений и фрагментов, один из которых – лирическая героиня. А заканчивается раздел фистингом (предположительно, с трансгендерным человеком), который удивительным образом подытоживает тему коммуникации в стихотворении, которое начинается так: «когда я хотела/сделать розочку внутри/тебя». Это тоже своеобразный способ общения двух тел, пусть и экстремальный. Кстати, роза-цветок состоит из лепестков-фрагментов, и можно предположить, исходя из этого, что фрагментарность – свойство коммуникации. Тогда здесь – и связка первых двух разделов, и их смысловое завершение.

Фистинг и раньше появлялся в тексте «позови меня ну или не знаю»: «все любят фистинг/три раза/четыре раза», там попытки контакта с чужим Я выглядят неуверенно. Несколько раз повторяется это неопределённое название-обращение в связке с вопросом «что ещё?» Общение строится с трудом и в том тексте, и в этом: в завершающем книгу стихотворении во время фистинга у героини с любовницей происходит сбой в коммуникации. Партнёрша говорит стоп-слово, но героиня его забыла – первый слом. Но «оно почти сработало», она всё же попыталась остановиться – слом слома. Это привело к приятным последствиям, всё же случился оргазм – слом слома слома. Всё идёт не так, не по плану, участники диалога плохо друг друга понимают, голос говорящего как будто заикается, повторяя «я я», «это это». И тем не менее случается чудо, всё хорошо. Фистинг оканчивается наилучшим образом – оргазмом, несмотря на то, что потенциально это очень травматично. Любовь помогает примириться с хаосом, лирическая героиня получает способность существовать в мире, где так сложно бывает контактировать с другими людьми.

Книга заканчивается стоп-словом (в одном месте в книге «но стоп-слово» хочется прочитать как «нонстоп-слово»), и создаётся впечатление, что если бы не оно, то история бы так и длилась, потому что отрывочных сведений у каждого человека не на один и даже не на десять томов. В любой коммуникации главное вовремя остановиться. Или нет.